А Порфиша продолжал сидеть кротко и бесшумно, и все смотрел на нее, смотрел до того пристально, что широко раскрытые и неподвижные глаза его подергивались слезою. Он как бы предвидел сомнения, шевелившиеся в душе матери, и вел себя с таким расчетом, что самая придирчивая подозрительность — и та должна была признать себя безоружною перед его кротостью. Даже рискуя надоесть матери, он постоянно вертелся у нее на глазах, словно говорил: «Смотри на меня! Я ничего не утаиваю! Я весь послушливость и преданность, и при том послушливость не токмо за страх, но и за совесть»».


Из этого кроткого и послушливого мальчика, усердно учившего молитвы и посещавшего церковь и исповеды-вавшегося в грехах перед господом богом, вырос ханжа и лицемер, «Иудушка-кровопивец».

И все же большинство детей, прежде всего детей трудящихся, даже в условиях засилия религии в общественной и личной жизни людей со временем теряли веру в мудрость и доброту бога, освобождались от религиозных воззрений, начинали жить не по указке Небесного царя, а так, как им подсказывали классовое сознание и народные представления о нормах поведения.

В этом отношении поучительна судьба советского таджикского поэта А. Лахути. Вот что он рассказывает о себе:

«Первое, что еще в детстве внушало мне недоверие к религии, это были дела ее «столпов», их лицемерие, жадность, эксплугаторские наклонности. В ремесленном квартале иранского города, где протекло мое детство, муллы смотрели на нас, детей бедняков, как на своих крепостных.